Le nommé Walter en effet s'obstinait. Il inondait Nathalie de rosés – d'où le surnom que lui donnait Gilles – et de lettres tendres. Il avait dû partir en voyage et envoyait des cartes postales paisibles d'un peu partout, avec la tranquillité de l'homme décidé à attendre, serait-ce trente ans, ce qui amusait Gilles ou l'exaspérait selon les jours. Nathalie, elle, était attendrie et ne s'en cachait nullement, à son habitude, ce qui était rassurant, bien sûr, mais les empêchait d'en rire ensemble. Elle avait déclaré en effet que toute passion, quelle qu'elle fût, n'avait rien de risible. Elle avait même à ce sujet de longues conversations avec Garnier, que Gilles lui avait présenté un jour, lequel attendait toujours la sortie de prison de son petit jeune homme. Garnier d'ailleurs se déchargeait de plus en plus de son travail sur les épaules de Gilles et souvent, rentrant chez lui, il les trouvait au coin du feu bavardant avec passion. Nathalie avait quand même de drôles de goûts. Entre l'impuissant Nicolas et le pédéraste Garnier, elle redoublait de vivacité, de gaieté alors que la compagnie de Jean, pourtant intelligent, lui pesait visiblement. «Tu ne comprends pas, disait-elle quand il lui en parlait, c'est quelque chose en eux de parfaitement innocent que j'aime.» Et il haussait les épaules, les jugeant plutôt ennuyeux mais les préférant, comme compagnie pour elle, au fleuriste américain.
Дело в том, что фотограф-американец упорствовал. Он забрасывал Натали розами - вот почему Жиль дал ему такое прозвище – и нежными письмами. Ему пришлось отправиться в дальнюю поездку, и почти отовсюду он посылал Натали вполне безобидные открытки со спокойной уверенностью человека, решившего ждать хотя бы тридцать лет,– послания его то забавляли, то возмущали Жиля, смотря по настроению. Натали они трогали, и она это по своему обыкновению не скрывала, что, конечно, должно было успокаивать Жиля, но мешало им смеяться вместе над обожателем. Натали заявила, что во всяком искреннем чувстве, каково бы оно ни было, нет ничего смешного. На эту тему она вела долгие разговоры с Гарнье, которого Жиль представил ей однажды,– тот все еще ждал выхода из колонии своего юного друга. Кстати сказать, Гарнье все больше перекладывал работу на плечи Жиля, и зачастую Жиль, возвратившись домой, заставал там Гарнье. Уютно расположившись у камина, они с Натали увлеченно болтали. Странный все-таки у нее вкус! В компании пьяницы Никола и развратника Гарнье она становилась оживленной, веселой, тогда как общество Жана, человека интеллигентного, ее, по-видимому, тяготило. «Ты не понимаешь, – возражала она, когда Жиль. говорил ей об этом,– в них есть что-то непосредственное, искреннее, и это мне нравится». Жиль пожимал плечами: по его мнению, Никола и Гарнье – люди нудные, но он все же предпочитал, чтобы Натали интересовалась ими, а не американцем-цветочником.